Я — абортцанг. Прямой, точный, резкий и безжалостный, как мое название. Не одна женщина вздрогнет, услышав мое имя, и скривит мучительно губы, вспомнив свою боль и свой грех. Но я — абортцанг, и этим все сказано.
Помню, как мы, медицинские инструменты, новенькие и блестящие, лежали рядом и любовались своими болтиками и винтиками, красотой и точностью форм, сияющей сталью, еще не запятнанной кровью и желчью. Но резкий и прямолинейный скальпель вдруг кинул мне в лицо страшное слово: «Убийца!» и с презрением отвернулся, сверкнув остро отточенным лезвием. И все мои товарищи и братья, отлитые из одной со мною медицинской стали, отвернулись от меня. Я не мог понять, почему, но акушерская кюретка раскрыла мне страшную тайну моего предназначения. «Почти все мы, - сказала она, - и скальпель, и зажимы, и пинцеты призваны спасать человеческие жизни, а ты... Ты будешь убивать нерожденных детей...» Это открытие сделало меня несчастным. Но я — абортцанг, а значит, должен выполнять свое дело не хуже всех остальных, каким бы страшным оно ни было.
И я делаю это, равнодушно и холодно, потому что проявление любых моих чувств может стоить жизни. Жизни женщины, которая пришла, чтобы избавиться от своего ребенка. Жизни детей, которых она, может быть, все же захочет родить через несколько лет.
Я бездушно и четко проникаю в женское лоно, в святая святых, и, ритмично щелкая, делаю свою работу — крошу и убиваю, а затем — извлекаю по частям то, что было маленьким человечком. Было — и никогда больше не будет. Я — последний, кто видит ребенка живым. Я тот, от кого это тщедушное существо в ужасе старается спрятаться в глубине матки и защититься, прикрываясь тощими ручонками с крохотными пальчиками. Ему не на кого рассчитывать в предсмертной тоске, уютное таинство матки больше не для него, а мать не желает быть ему матерью. Она думает, что он мешает ей жить, мешает быть женщиной, не понимая, что материнство и женственность — это одно и то же.
Он в ужасе прячется от меня, но мои остро отточенные кольца все равно его достают, отрывая ручки и ножки, расплющивая головку и крошечное сердечко, старавшееся биться в унисон с сердцем той, которой он оказался не нужен. Я извлекаю его по частям, убитого и растерзанного, а он до последнего надеется, что я не трону его. Но я — абортцанг, и я не знаю жалости, потому что это — моя работа. Я создан для этого из крепкой медицинской стали, так же, как и женщина со всеми ее органами предназначена для материнства. Я исполняю свой долг, а женщины, приходящие на аборт, не желают исполнять свой.
Так может, убийца — не я? Ведь не я принимаю решение — убивать малышей! Я всего лишь орудие в руках врача, холодное, острое, страшное — но всего лишь орудие! И разве убийца — врач, который так ловко орудует мною, швыряя кровавые ошметки в подставленный таз?
Но, Боже мой, Великий Гиппократ, неужели женщина может сама, сознательно идти на убийство своего ребенка?! Неужели она не слышит, как бьется его сердечко, не чувствует, как он шевелит ножками и ручками, как тихо открывает рот, силясь произнести самое главное слово в своей жизни - «Мама»? Неужели я один слышу этот его безмолвный крик боли и ужаса, я один вижу, как сильно он хочет жить и изо всех сил цепляется за жизнь?
Я — абортцанг, я причиняю вам чудовищную боль, но не я убиваю ваших детей! Вы сами принимаете это решение, я всего лишь инструмент, с помощью которого вы в клочья рвете плоть от плоти своей, свое счастье и радость материнства и отцовства. Это — моя работа, будь она проклята, но я исполняю ее твердо и точно, пока рука врача не дрогнет. И тогда... Тогда наступит тьма, о которой вы не думаете, убивая своего ребенка. Я же об этом думаю всегда, и поэтому мои движения так точны и жестоки. Хирургия не может быть милосердной, и в этом ее правда. Но вы... Люди, есть ли у вас милосердие к собственным детям?
Я — абортцанг, но не я настоящий убийца нерожденных жизней... Пожалуйста... Не заставляйте меня убивать!..
Помню, как мы, медицинские инструменты, новенькие и блестящие, лежали рядом и любовались своими болтиками и винтиками, красотой и точностью форм, сияющей сталью, еще не запятнанной кровью и желчью. Но резкий и прямолинейный скальпель вдруг кинул мне в лицо страшное слово: «Убийца!» и с презрением отвернулся, сверкнув остро отточенным лезвием. И все мои товарищи и братья, отлитые из одной со мною медицинской стали, отвернулись от меня. Я не мог понять, почему, но акушерская кюретка раскрыла мне страшную тайну моего предназначения. «Почти все мы, - сказала она, - и скальпель, и зажимы, и пинцеты призваны спасать человеческие жизни, а ты... Ты будешь убивать нерожденных детей...» Это открытие сделало меня несчастным. Но я — абортцанг, а значит, должен выполнять свое дело не хуже всех остальных, каким бы страшным оно ни было.
И я делаю это, равнодушно и холодно, потому что проявление любых моих чувств может стоить жизни. Жизни женщины, которая пришла, чтобы избавиться от своего ребенка. Жизни детей, которых она, может быть, все же захочет родить через несколько лет.
Я бездушно и четко проникаю в женское лоно, в святая святых, и, ритмично щелкая, делаю свою работу — крошу и убиваю, а затем — извлекаю по частям то, что было маленьким человечком. Было — и никогда больше не будет. Я — последний, кто видит ребенка живым. Я тот, от кого это тщедушное существо в ужасе старается спрятаться в глубине матки и защититься, прикрываясь тощими ручонками с крохотными пальчиками. Ему не на кого рассчитывать в предсмертной тоске, уютное таинство матки больше не для него, а мать не желает быть ему матерью. Она думает, что он мешает ей жить, мешает быть женщиной, не понимая, что материнство и женственность — это одно и то же.
Он в ужасе прячется от меня, но мои остро отточенные кольца все равно его достают, отрывая ручки и ножки, расплющивая головку и крошечное сердечко, старавшееся биться в унисон с сердцем той, которой он оказался не нужен. Я извлекаю его по частям, убитого и растерзанного, а он до последнего надеется, что я не трону его. Но я — абортцанг, и я не знаю жалости, потому что это — моя работа. Я создан для этого из крепкой медицинской стали, так же, как и женщина со всеми ее органами предназначена для материнства. Я исполняю свой долг, а женщины, приходящие на аборт, не желают исполнять свой.
Так может, убийца — не я? Ведь не я принимаю решение — убивать малышей! Я всего лишь орудие в руках врача, холодное, острое, страшное — но всего лишь орудие! И разве убийца — врач, который так ловко орудует мною, швыряя кровавые ошметки в подставленный таз?
Но, Боже мой, Великий Гиппократ, неужели женщина может сама, сознательно идти на убийство своего ребенка?! Неужели она не слышит, как бьется его сердечко, не чувствует, как он шевелит ножками и ручками, как тихо открывает рот, силясь произнести самое главное слово в своей жизни - «Мама»? Неужели я один слышу этот его безмолвный крик боли и ужаса, я один вижу, как сильно он хочет жить и изо всех сил цепляется за жизнь?
Я — абортцанг, я причиняю вам чудовищную боль, но не я убиваю ваших детей! Вы сами принимаете это решение, я всего лишь инструмент, с помощью которого вы в клочья рвете плоть от плоти своей, свое счастье и радость материнства и отцовства. Это — моя работа, будь она проклята, но я исполняю ее твердо и точно, пока рука врача не дрогнет. И тогда... Тогда наступит тьма, о которой вы не думаете, убивая своего ребенка. Я же об этом думаю всегда, и поэтому мои движения так точны и жестоки. Хирургия не может быть милосердной, и в этом ее правда. Но вы... Люди, есть ли у вас милосердие к собственным детям?
Я — абортцанг, но не я настоящий убийца нерожденных жизней... Пожалуйста... Не заставляйте меня убивать!..
Комментариев нет:
Отправить комментарий